К ***

Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное веденье,

Как гений чистой красоты.

В томленьях грусти безнадежной,

В тревогах шумной суеты,

Звучал мне долго голос нежный,

Твои небесные черты.

Шли годы. Бурь порыв мятежный

Рассвет мятежный

Рассеял прежние мечты,

И я забыл твой голос нежный,

Твои небесные черты.

В глуши, во мраке заточенья

Тянулись тихо дни мои

Без божества, без вдохновенья,

Без слез, без жизни, без любви.

Душе настало пробужденье:

И вот опять явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.

И сердце бьется в упоенье,

И для него воскресли вновь

И божество и вдохновенье,

И жизнь, и слезы и любовь.

Считается, что стихотворенье «К***» посвящено Ане Петровне Керн (1800 – 1879).

Пушкин впервые познакомился с Керн в Петер­бурге, в доме Олениных, в начале

1819 года. Уже тогда поэт был очарован ее красотой и обаянием. После этой

встречи прошло шесть лет, и Пушкин вновь увидел Керн летом 1825 года, когда

она гостила в Тригорском у своей тетки П. А. Осиповой. Неожи­данный приезд

Анны Петровны Керн всколыхнул в поэте почти угаснувшее и забытое чувство. В

обстановке однообразной и тягостной, хотя и насыщенной творческой работой,

Михайловской ссылки появление Керн вызвало «пробуждение» в душе поэта. Он

вновь ощутил полноту жизни, радость творческого вдохнове­ния, упоение и

волнение страсти, любви. Незадолго до отъезда Керн Пушкин написал

стихотворение; «Я помню чудное мгно­венье...», которое сам и вручил ей вместе

с экземпляром одной из первых глав «Евгения Онегина».

Вот как описывает это А. П. Керн в своих воспоминаниях:

«На другой день я должна была уехать в Ригу вместе с сестрою Анной

Николаевной Вульф. Он пришел утром и на прощанье принес мне экземпляр 2-й

главы «Онегина» в неразрезанных листках, между которых я нашла вчетверо

сложенный почтовый лист бумаги со стихами:

Я помню чудное мгновенье,— и проч. и проч.

Когда я сбиралась спрягать о шкатулку поэтический подарок, он долго на меня

смотрел, потом судорожно выхватил и не хотел возвращать; насилу выпросила я их

опять: что у него промельк­нуло тогда в голове, не знаю. Стихи эти я сообщила

тогда барону Дельвигу, который их поместил в своих «Северных цветах». Михаил

Иванович Глинка сделал на них прекрасную музыку», (А. С. Пушкин в

воспоминаниях своих современников. – М., 1974.— Т.I. – С. 387). Это колебание

Пушкина, вручать или не вручать «»поэтический подарок», не случайно. Он как бы

предвидел, что стихи эти будут приняты за посвященные А. П. Керн. Так и

произошло, хотя само лирическое чувство предельно обобщено и не предполагает

никакой нарочитой конкретизации.

Стихотворение начинается с воспоминания о дорогом и пре­красном образе, на

всю жизнь вошедшем в сознание поэта. Это глубоко сокровенное, затаенное

воспоминание согрето таким тре­петным и горячим, незатухающим чувством, что

мы невольно и незаметно приобщаемся к этому благоговейному преклонению перед

святыней красоты:

Я помню чудное мгновенье.

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гении чистой красоты.

«Я помню чудное мгновенье...», «Я помню...». Музыка стиха завораживает. Не

сразу, но все явственнее слышится что-то хорошо знакомое. Но что? Да,

конечно, письмо Татьяны, где она изливает «тоску волнуемой души» в

бесхитростных, идущих из самого сердца признаниях:

И в это самое мгновенье

Не ты ли, милое виденье,

В прозрачной темноте мелькнул...

«Письмо Татьяны к Онегину», да и вся третья глава «Евгения Онегина» написаны

в 1824 году, за несколько месяцев до новой встречи с Керн. И, как знать, не

оно ли, это письмо, подсказало Пушкину первые строки его стихотворения? И

дело не в том, к кому обращена «песнь любви». Важен не сам адресат послания,

а то состояние беззаветной влюбленности, свежести и чистоты чувства, то

пробуждение и волнение души, которые вызвали к жизни это почти молитвенное

признание (не случайно «милое виденье» мелькнуло перед Татьяной в то самое

мгновенье, когда она «молитвой услаждала тоску волнуемой души»).

Конечно, если считать, как это предписывает традиция, что стихотворение

«К***» посвящено конкретной женщине, именно Анне Петровне Керн, наше

сравнение с письмом Татьяны «хрома­ет». Но в том-то и дело, что встреча с

Керн послужила для Пушки­на только поэтическим импульсом, только

непосредственным сти­мулом для выражения того высокого состояния души, того

востор­га, счастья, умиления, которое испытывал в это «чудное мгновенье»

поэт. Иными словами, если вспомнить, как Пушкин описывает приход творческого

вдохновения в стихотворении «Осень», в сердце поэта поэзия уже пробудилась,

душа уже «стеснилась» «лирическим волненьем» и только искала предмета,

повода, выхо­да, чтобы «излиться наконец свободным проявленьем». Лирическое

напряжение, необычайный подъем всех творческих сил, страстное томление души

ждали только дуновения, только «мимолетного виденья», чтобы эти струны

зазвучали, разрешились мажорным, жизнеутверждающим гимном о всепобеждающей

силе любви.

Самый поэтический образ «гения чистой красоты» заимство­ван Пушкиным у В. А.

жуковского, из его стихотворения «Лалла Рук» (1821):

Ах! не с нами обитает

Гении чистой красоты;

Лишь порой он навещает

Нас с небесной высоты...

Но Пушкин наполняет этот образ иным, реальным и земным содержанием. У

Жуковского это чудесное, бесплотное, небесное видение. У Пушкина это облик

земной женщины, явившейся перед поэтом во всем блеске и очаровании своей

красоты. Вместе с тем «гений чистой красоты» — это не только и не столько А.

П. Керн, но и обобщенный образ идеальной, прекрасной женщины.

Последующие строфы стихотворения автобиографичны, но эмоциональная

тональность не утрачивается, не снижается. Пуш­кин вспоминает годы

петербургской жизни, прошедшие «в том­леньях грусти безнадежной, в тревогах

шумной суеты», воссоздает иной настрой чувств в период южной ссылки («Бурь

порыв мя­тежный рассеял прежние мечты»), говорит о «мраке заточенья»

Михайловской ссылки, о тягостных днях, проведенных «в глуши»:

Без божества, без вдохновенья,

Без слез, без жизни, без любви.

В этих строфах движение поэтической мысли идет более слож­ным путем. Здесь не

просто воспоминание, воспроизведение былых, пережитых впечатлений. В памяти

поэта «милые черты», «небес­ные черты» не стираются, «голос нежный» все так

же, может быть, только чуть более приглушенно, звучит в душе. Гармониче­ская

умиротворенность достигается задушевностью интонации, меланхолическими

раздумьями о днях, прожитых «без божества, без вдохновенья». Своего рода

музыкальным рефреном звучит дважды повторенный эпитет «голос нежный», рифмы

внешне непритязательны («нежный — мятежный», «вдохновенья — зато­ченья»), но

и они полны гармонии, песенности, романсовости стиха.

Но вдруг эта гармония взрывается. Тихая нежность уступает место бурной

страсти. Вновь возрождение чувств в душе поэта, вновь прилив жизненных сил,

вновь приход творческого вдохно­вения:

Душе настало пробужденье:

И вот опять явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.

И сердце бьется в упоенье,

И для него воскресли вновь

И божество, и вдохновенье,

И жизнь, и слезы, и любовь.

Те же самые слова звучат с необычайной энергией, эмоцио­нальным подъемом,

напоминающим знаменитый гимн Вальсннгама из «Пира во время чумы»:

Есть упоение в бою,

И бездны мрачной на краю...

Только там чувство упоения опасностью, всем тем, что «гибелью грозит». В

пушкинском стихотворении упоение всепоглощающей любовью, упоение красотой

любимой женщины, что уже само по себе приносит ни с чем не сравнимое счастье,

блаженство. Без любви нет жизни, нет «божества», нет «вдохновенья».

Мы видим, что в стихотворении Пушкина любовная тема не­разрывно сочетается с

философскими раздумьями поэта о своей собственной жизни, о радости бытия, о

приливе творческих сил в чудные и редкие мгновения встречи с чарующей

красотой. Покоряющая сила пушкинского стихотворения, согретого горячим

человеческим чувством, трепетным лиризмом,— в его эмоциональ­ной

взволнованности, проникновенной страстности. Явление «гения чистой красоты»

внушило поэту и целомудренное восхище­ние, и упоение любовью, и просветленное

вдохновение.