Женщины Пушкина. Он любил и был любим. Женщина погубила его. Многие женщины умирали от любви к нему.

В блестящих петербургских залах его принимали не только за блеск таланта и умение быть «садовником строк в своем саду», но и за то, что отдаваясь тому или иному чувству, Пушкин всего себя вкладывал в это чувство.

Если присмотреться, то известный всем «донжуан­ский список» его увлечений живо рисует нам богато ода­ренную в сексуальном смысле натуру и пламенный тем­перамент. Самые разнородные чувства уживались в этом удивительном характере: и «бесстыдное бешенство же­ланий», внушаемое мессалинами типа Закревской, и нежная, полуплатоническая симпатия к милому подро­стку, каким была Катенька Вельяшева, и светлое пре­клонение перед «мадонной», воплощением которой для него стала Н. Н. Гончарова (Пушкин называет ее "любовью №113"!), и могучая, отравленная рев­ностью страсть, которую он испытал к Амалии Ризнич и Собаньской, и вечный благоговейный трепет при вос­поминании об одной из всех, единственной и таинствен­ной любимой женщине, которую поэт зашифровал бук­вами NN.

Пушкин, как известно, обожал шумные светские вечера, окружение великосветских дам. О женской люб­ви, женской ласке поэт всегда мечтал, как о последнем прибежище, как о надежном щите против превратнос­тей судьбы. Но именно женщина и явилась одной из причин его гибели; скорее всего, даже и не причиной, а поводом.

Пушкин в любви не был амебой. Ни у кого из по­этов не выражены с такой силой тоска по женской люб­ви, так глубоко не описаны муки и радости, вызывае­мые слабым полом. Любовные мотивы поэта звучат в его поэзии всесокрушающе.

Пушкин очень любил легкий флирт, ни к чему не обязывающий обе стороны. Но когда ему не удавалось удержать нарожда­ющееся чувство в должных границах, когда любовь при­ходила не на шутку, она обычно протекала, как тяжелая болезнь, сопровождаемая бурными пароксизмами. Ему нужно было физическое обладание, и он подчас готов был буквально сойти с ума в тех случаях, когда женщи­на оставалась недоступной.

Одна мелкая, нехарактерная черта показывает, как сильно плотское начало было выражено в любовных порывах Пушкина: образ женской ноги всего ярче за­жигал его эротическую фантазию. Многочисленные памятники этого своеобразного при­страстия сохранились в его стихах; о том же говорят весьма выразительные рисунки, набросанные в черно­вых рукописях

Пушкин потерял счет своим забавам, то глубоким и мучительным, то несерьезным и легкомыс­ленным. Любовь к женскому телу, женской ласке, жен­скому обаянию была всегда в бездонном омуте его души до самой могилы. Иногда она оставляла его, но нена­долго, лишь для того, чтобы вспыхнуть с новой силой — «и сердце вновь горит и любит — оттого, что не любить оно не может», — писал Пушкин в самом проникно­венном своем стихотворении.

Еще будучи лицеистом, Александр окунался в пи­рушки молодых гусаров, на которых сполна отдавал дань Бахусу и Венере, волочась за очаровательными горнич­ными, а в стихотворениях этого периода выразил обу­ревающие его страсти с искренней силой и откровен­ностью. Все эти Натальи, Делии, Лаисы, Лиды и про­чие имена актрис и субреток, действительные или вы­мышленные, заполняют страницы его юношеских сти­хотворений.

Поэт был не очень разборчив: в его «коллекции» нашлось место и знатным дамам, и крепостным актри­сам, бесстыжим блудницам и совращенным девствен­ницам, мамашам под сорок лет и их юным дочерям, знакомым и малознакомым женщинам, родственницам, ветреным барышням, женам его лучших друзей и т.д.

«Женщинам Пушкин нравился, — вспоминает брат поэта, — он бывал с ними необыкновенно увлекателен и внушил не одну страсть на веку своем. Когда он ко­кетничал с женщиной или когда был действительно ею занят, разговор его становился необыкновенно заман­чив». Его друг по амурным похождениям в Тригорском, Алексей Николаевич Вульф, верно отмечает какую-то бесовскую привлекательность поэта: «Пушкин говорит очень хорошо; пылкий проницательный ум обнимает быстро предметы; но эти же самые качества причиною, что его суждения об вещах иногда поверхностны и односторонни. Нравы людей, с которыми встречается, узнает он чрезвычайно быстро: женщин же он знает, как никто. Оттого, не пользуясь никакими наружными преимуществами, всегда имеющими большое влияние на прекрасный пол, одним блестящим своим умом он приобретает благосклонность оного». С одной стороны, он увлекал их блеском своего ума, веселостью, непри­нужденностью в разговоре, остроумием и какой-то осо­бенной вдохновенностью выражения своих мыслей.

Пушкин сам сознавал свою некрасивость. А вот что записала в своем дневнике в 1836 году графиня Д.Ф. Фикельмон: «... невозможно быть более некрасивым — это смесь наружности обезьяны и тигра; он происходит от африканских предков и сохранил еще некоторую черноту в глазах и что-то дикое во взгляде». Но поэт был настолько очарователен с женщинами, что многие находили его внешне привлекательным и даже красивым.

Неудивительно, что первыми женщинами на его пути были гризетки, актрисы и веселые девицы, т.е. женщи­ны, на которых общество смотрело как на источник удовольствия, но к которым нельзя испытывать чувство любви. Но именно им отдал Пушкин всю свою нарождающуюся, бурную, выливающуюся через край сексуальную энергию юности. Жуткие венерические болезни приковывали поэта к постели.

Поэт, при несколько потребительском отношении к женщине, воспевал это прекрасное создание в своих стихах. Все лучшее, созданное поэтом, — это его лю­бовная лирика.